Сыгравшая главную роль Самал Еслямова стала первой рожденной в СССР актрисой, получившей приз за лучшую женскую роль на Каннском кинофестивале. Накануне премьеры Сергей и Самал побывали в гостях у «КП».
Айка только что родила ребенка и оставила его в роддоме, просто сбежав: ребенок получился случайно, и заниматься им она не может. Она ужасно себя чувствует, но вынуждена работать как проклятая: ей нужно зарабатывать деньги, на ней висит долг почти в 200 000 рублей – сумма для Киргизии и для мигрантки чудовищная. В прошлом году «Айку» показали на Каннском кинофестивале, и казахская актриса Самал Еслямова абсолютно заслуженно получила приз за лучшую женскую роль: в фильме она действительно выглядит настоящей несчастной мигранткой (хотя на самом деле является профессиональной актрисой). Да и картина производит впечатление почти документальной (неудивительно, если учесть, что ее автор в прошлом – известный документалист).
Сергей Дворцевой по национальности русский, но родился в Казахстане, прожил там двадцать с лишним лет. Конечно, его интересует и Азия, и проблемы тех, кого москвичи высокомерно именуют «понаехавшими». Об этом Сергей и Самал рассказали на радио «Комсомольская правда».
Кинорежиссер Сергей Дворцевой в Каннах, май 2018 года.Фото: GLOBAL LOOK PRESS
КИРГИЗЫ, УЗБЕКИ И ТАДЖИКИ В МОСКВЕ ДВИГАЮТСЯ ТАК, ЧТОБЫ НЕ ПРИВЛЕКАТЬ К СЕБЕ ВНИМАНИЯ
– Однажды я прочитал газетную заметку про то, что в течение года в роддомах Москвы порядка 250 киргизских женщин отказались от своих детей, – рассказывает Сергей Дворцевой. – Мне это показалось удивительным: я хорошо знаю женщин из Средней Азии и знаю, как они трепетно относятся к детям. Для любой женщины противоестественно бросать ребенка, но для азиатской – особенно! Я стал изучать эту проблему, а потом решил снять об этом фильм.
Москва – жесткий город по отношению к приезжим, это мегаполис, а чем город больше, тем более одиноким себя чувствует в нем человек. Плюс в Москве, к сожалению, было совершено много терактов – и люди стали относиться к приезжим настороженно. Но я хотел показать Москву глазами этой приезжей девушки.
– Действие «Айки» занимает пять дней, а работа над ней шла шесть лет…
– Я прекрасно понимал, что если возьмусь за этот фильм, его надо делать или всерьез, или не делать вообще. Иначе будет профанация, развлекательное кино, в котором авторы подыгрывают зрителю. Например, был сериал «А у нас во дворе» с Равшаной Курковой. Симпатичный, но если ты хорошо знаешь проблему, понимаешь, что это лубок, рассчитанный на то, чтобы зрителю было приятно. Там нет настоящих людей… Я хотел, чтобы «Айка» была своего рода документом нашей жизни – поэтому снимал реальную Москву, которая, конечно, может быть красивой и солнечной, но может быть холодной и мрачной. И, конечно, я общался с десятками мигрантов, живущих в Москве. У нас в картине всего несколько профессиональных актеров, а остальные – люди, найденные моими ассистентами в метро и на улицах… И это был колоссальный труд, потому что ты не знаешь, придет такой актер завтра на площадку или нет: вдруг его депортируют, или он сменит место работы?.. Бывало так, что люди просто исчезали, их приходилось заменять, заново проводить с ними тренинг – для начала учить их расслабляться и не бояться камеры, а потом учить играть: они же изображают все-таки не самих себя, а немного других персонажей.
– У вас были серьезные проблемы со снегом.
– Мы начали снимать зимой 2012-2013 года, был сильный снегопад. И сняли несколько очень хороших эпизодов. Уникальный материал – я такой не выбрасываю. Но следующие три зимы, как назло, были бесснежными, продолжать съемки мы не могли. Я пробовал использовать искусственный снег, и теперь знаю о нем все – чем снег от бумаги отличается от снега из полиэтилена, и чем отличается от «английского снега»… Но это все не сработало, было видно, что он другой. В результате мы поехали в Мурманск, сняли неплохие эпизоды, но они не легли в фильм – там люди по-другому двигаются, по-другому разговаривают, совсем другой темп, другая энергетика. Вот так и получилось, что работа заняла шесть лет.
– Героиня – киргизка. А Самал Еслямова – казашка. Большая разница в менталитете между двумя этими нациями?
– Для меня как для режиссера главная разница – визуальная. Киргизы, узбеки и таджики двигаются совсем по-другому, чем казахи. Они часто работают здесь без документов, потому что их очень сложно выправить, это люди зависимые. И это рождает совсем другую пластику. Они стараются быть тихими, незаметными. Они по-другому входят в помещение, так, чтобы не привлекать внимания. А казахи приезжают сюда учиться или легально работать, и ощущают себя совершенно свободно. Это было проблемой, потому что Самал поначалу была в кадре свободной, и приходилось отслеживать каждое ее движение.
«ЧТО ХОЧЕШЬ ДЕЛАЙ, А Я К ЭТИМ КУРИЦАМ НЕ ПОДОЙДУ»
– В «Айке» есть сцена на грязной темной подпольной птицефабрике, где героиня вместе с другими мигрантками в достаточно антисанитарных условиях ощипывает и потрошит куриц…
Самал Еслямова: – Я зашла в этот цех, ощутила запах и сразу сказала: «Сергей, я не смогу это сделать». Но с другой стороны, я же согласилась на эту картину, знала, что предстоит делать, и понимала, что назад дороги нет… В общем, пару дней мы тренировались.
Сергей Дворцевой: – На самом деле она развернулась и сказала: «Сергей, я к этим птицам не подойду. Что хочешь делай, не подойду». И привыкала она не пару дней, а ощутимо больше – две недели шли репетиции, после чего она могла обращаться с этими курицами вполне профессионально. У нас там были женщины, которые реально этим занимаются, они ей все показали и объяснили.
Сюжет фильма “Айка” крутится вокруг судьбы мигрантки из Киргизии, которая пытается выжить в Москве и ради этого вынуждена отказаться от ребенка.
– А где вы этот цех нашли?
– Иногда строили декорации – делали точные копии реальных объектов, которые находили в процессе съемок. У нас была сцена, например, когда Самал просто должна была подойти к двери и постучать в нее. Она подошла, постучала – и тут подъехала машина с прицепом, груженая красной рыбой, вышел человек и сказал: «Это мой цех, что вы тут делаете?» Он постучал сам, открылась дверь, и мы увидели перепуганных киргизов, которые думали, что приехала полиция. Они там эту рыбу запаивали в полиэтилен… Такой рыбный цех мы нашли не один. Были еще цеха с мясом, с курицами, как у нас в фильме, был цех, где прессовали какие-то пластмассовые бутылки…
– Для большинства москвичей это все – параллельный мир, как сумрак в «Ночном дозоре».
– Да, именно параллельный мир. Мы, живя в Москве, просто не понимаем, сколько здесь мигрантов, выполняющих черную работу. Мы видели русских, которые возмущались: «А что все эти люди делают в нашем городе? Пусть лучше дают работу москвичам!» На что я спрашивал: «А вы согласны вместо них подметать улицы?» И говорил, сколько они получают. И москвичи мгновенно сникали: «Нет, за такие деньги я этим заниматься не готов…» Но кто-то же должен это делать?
При этом они очень тяжело живут. Москва – дорогой город, они снимают не квартиры и не комнаты, а спальные места, в одну комнату набивается по десять человек. Но они тоже хотят жить, зарабатывать, кормить своих детей.
– Какие деньги для них считаются приличными?
– Зарплата в 20 тысяч рублей в месяц считается хорошей. Они часто работают на одной работе и параллельно устраиваются на другую – или две-три других, не требующих квалификации, простых, типа уборки. Спят по три-четыре часа в сутки. Но таким образом зарабатывают еще десятку. 30 тысяч – это уже совсем прилично. Часть поднимается по социальной лестнице, становятся, например, официантами или даже менеджерами в кафе, но такую работу получить непросто. И надо, конечно, в совершенстве знать русский язык. Айка его знает отлично, мечтает вырваться из нищеты, открыть свой швейный бизнес. Ребенок в ее планы не входит, поэтому она решает от него отказаться. И сестре по телефону говорит: «Чему ты можешь меня научить – как родить пять детей и сидеть дома без копейки?»
– Но какова же тогда экономическая ситуация в Киргизии, если они соглашаются на такие условия в Москве?
– 30 – 40 тысяч рублей – это деньги, которые в Киргизии в среднем можно заработать за полгода. Поэтому не надо осуждать мигрантов: ясно же, если люди сюда едут, это для них имеет смысл. Но в результате они своих детей не видят годами, общаясь с ними только по скайпу, по WhatsApp… У меня нет рецептов, как изменить экономическую ситуацию в Киргизии. Но таких «маленьких людей», которых никто не защитит, в ситуацию которых никто не войдет, в Москве невероятно много. И единственное, что я как режиссер могу сделать – обратить внимание на эту проблему.
Потрясают какие-то детали. Мы разговаривали с одной узбечкой, у которой был маленький светловолосый ребенок – узбеки бывают светлыми. Она работала в России в одной семье. И работодатели ей спокойно сказали: «Продай нам ребенка!» Она сказала: «Нет», и ее просто уволили. Еще одна женщина, которая у нас хотела сниматься, попросила, чтобы ей заплатили вперед. Оказалось, ее муж работал тут водителем, попал в какую-то аварию. За него кто-то выплатил материальный ущерб – а потом стал требовать эти деньги обратно. Долг – семь тысяч рублей. И эта женщина в слезах рассказывала, как к ее мужу приезжали кредиторы со словами «Или ты сейчас же отдашь деньги, или мы отрежем тебе руку». Те, кто говорит, что «Айка» – жесткий фильм, просто не знают реальной жизни. А эта жизнь – борьба, в ходе которой приходится экономить каждую копейку – чтобы отослать побольше домой. Вы же видите мигрантов в супермаркетах, где они покупают самую дешевую еду – батон, лук, кетчуп…
«ЭТО ДИЛЕТАНТСТВО – ДУМАТЬ, ЧТО В КАННАХ НАГРАЖДАЮТ ЗА КИНО ОБ УЖАСНОЙ РОССИИ
– И детей они продают?
– Дети в этом мире – тоже товар. Это преступление, торговать детьми, но в этом параллельном мире все продается. Немножко меняется система ценностей. Айка сбегает из роддома, потому что вернуться в Киргизию с ребенком, вне брака рожденным в Москве – это позор, и опять же, он не вписывается в ее планы. Но потом возвращается за ребенком. А если бы не вернулась, его бы через несколько дней отправили в дом малютки, а оттуда – на усыновление. Но это – официальная, принятая в России практика, а я за время съемок и о черном рынке торговли детьми слышал неоднократно…
– Одновременно с «Айкой» в прокат выходит ливанский фильм «Капернаум» – он тоже показывался на прошлогоднем Каннском кинофестивале и получил там Приз жюри. Это картина про нищего мальчика, который пытается выжить на злых грязных улицах, и мигрантку-эфиопку с совсем маленьким ребенком. Как вам кажется, почему фильмы, подобные «Капернауму» и «Айке», пользуются на фестивалях таким успехом?
– Во-первых, я думаю, что это хорошее кино. Элементы политики присутствуют на любом фестивале, но все-таки в первую очередь Канны – это про кино, и там обращают внимание на качество картин. Во-вторых, эти картины эмоциональны, они очень трогают, бьют в сердце. А в-третьих, проблема мигрантов сейчас актуальна во всем мире. В Европе – это сирийские беженцы. В США бегут бедняки из Мексики или Гондураса, чтобы там заработать. У нас в России популярна точка зрения, что для успеха на международных фестивалях надо снимать про Россию что-то ужасное. Покажите, как здесь все плохо – и вас вознесут на пьедестал. Но это неправда, это дилетантское мнение. Есть масса картин про ужасы жизни в разных странах, которые и близко не подбираются к каннскому или берлинскому конкурсам. Главное – кино должно быть сильным. А потом, «Айку» и «Капернаум» можно называть тяжелыми фильмами, но они в то же время и светлые. В них есть гуманистический посыл, нежность, светлые эмоции – иначе их было бы невозможно смотреть. «Айку» взяли в конкурс, когда она была снята только наполовину, там была готова только первая часть, но программный директор Каннского кинофестиваля Тьерри Фремо ее посмотрел и сказал: «Хорошо, я ее беру, только обещай, что доснимешь все в срок». Беспрецедентный случай, большой риск. Но мы буквально за считанные недели ее досняли – ночей не спали.
Самал: – Да, Сергей спал по три часа в сутки, мы, актеры – по четыре-пять… Потом мы посмотрели на то, что получилось, и поняли, что картина еще не закончена, надо ее доделывать. Ее и доделывали после Канн. Сейчас она выходит в том виде, в каком и должна быть. Но уже в Каннах Сергей осторожно сказал мне: «Может быть, ты получишь приз за главную женскую роль». Я, конечно, мечтала том, чтобы фильм получил более серьезную награду, «Золотую пальмовую ветвь»… А когда услышала со сцены свое имя, поняла, что больше «Айка» ничего не получит. Там все-таки есть практика «один фильм – одна награда». С одной стороны, конечно, мне было радостно, с другой – хотелось все-таки, чтобы фильм получил главный приз.
Сергей: – А я считаю, что это самый справедливый приз для фильма. Когда актер тратит столько сил на одну картину, шесть лет на ней работает и получает награду – это в высшей степени правильный расклад.
– Самал, а как вы выбирали платье для Канн?
– У меня совсем не было на это времени! 12 мая, когда открывался фестиваль, мы еще доснимали какой-то эпизод. Но мне очень хотелось, чтобы в костюме были национальные казахские мотивы, потому что еще ни одна актриса из Казахстана еще не участвовала в фильме, попавшем в основной каннский конкурс. Я позвонила нашему казахстанскому продюсеру, рассказала, какой у меня размер, и он в суете нашел несколько платьев, привез их в Канны…
Сергей: – Когда эта награда была завоевана, мы приехали в Казахстан, пришли в администрацию президента, – и нам сказали, что сначала не поверили в то, что Самал правда получила приз. Они звонили на Каннский фестиваль и проверяли – опасались, что мы блефуем. Это же правда первый случай, когда приз получает актриса, рожденная в СССР. За 70 лет актриса из советского и постсоветского пространства ни разу не получала каннскую награду – даже Татьяне Самойловой за «Летят журавли» дали всего лишь специальный диплом! Зато теперь в Казахстане Самал – живая легенда.
