Право на школьное образование детям в России гарантирует Конституция и закон “Об образовании” – независимо от происхождения и национальности. Но в реальности ребенку мигрантов или беженцев могут отказать в приеме в школу – например, из-за отсутствия постоянной регистрации или незнания языка. Рассказываем, как работающие в российских городах родители пытаются отправить своих детей учиться, что происходит с теми, кому не дают места в школе, и кто помогает мигрантам справиться с образовательной бюрократией.
Жазгуль приехала на заработки в Москву шесть лет назад вместе с мужем. Она родом с юга Кыргызстана. Как и большинство других трудовых мигрантов, молодые родители на первое время оставили детей на родине бабушкам и дедушкам, а когда устроились – забрали к себе.
“По специальности я медсестра, но в Москве кем только не работала: медсестрой, уборкой занималась, продавцом была, – рассказывает Жазгуль. – Супруг работал на стройке, а сейчас – в такси. У нас четверо детей. Старшей дочери 19 лет, мы ее удочерили, когда ей было 7, а нам по 20, мы с мужем ровесники. А потом своих родили: сыну сейчас 11 лет, дочерям – 9 и 6 лет. Сейчас я жду нашего пятого ребенка”.
Детей семья привезла в Москву в июне 2019 года. Старшая дочь окончила девять классов на родине, а средних сына и дочь нужно было успеть устроить в школу за неполных три месяца. “Это было довольно сложно, все надо делать онлайн, через портал госуслуг, а у нас-то и компьютеров не было. Месяца полтора мы на это потратили. Но детей в школу взяли”, – говорит Жазгуль.
Взяли, несмотря на плохое знание русского языка: сын до переезда учился в кыргызской школе, а средняя девочка тогда только-только достигла школьного возраста. “Нам сильно повезло, – делится многодетная мать. – У меня супруг очень общительный, и он познакомился с соседом по площадке, который рассказал ему, что помогает мигрантам и открыл курсы русского для детей иностранцев. Все эти два года наши дети ходят туда, а старшая дочь – на английский. Даже не знаем, что бы мы делали без такой поддержки”.
Жазгуль рассказывает, что сына сначала приняли учиться на класс ниже, чем нужно было по возрасту. Но ему было легко: язык сразу “подхватил”, учится хорошо – и уже перешел в четвертый класс. Его младшей сестре учеба дается сложнее. В мае она получила “двойку” по русскому языку, все лето занималась на курсах и в конце августа будет пересдавать экзамен. После этого решится вопрос, переведут ли ее в третий класс или она снова пойдет во второй. Также до последнего неясно, возьмет ли школа третьего ребенка Жазгуль – девочке в октябре исполнится семь лет. В школе родителей предупредили, что мест нет, но тут же признали, что они должны взять ребенка, так как в ней учатся ее старшие брат и сестра.
“Функция школы – учить, а не проверять документы”
Одна из организаций, которая помогает детям мигрантов и беженцев устроиться в школу, – комитет “Гражданское содействие”, названный российскими властями “иностранным агентом”. Только в 2020 году благодаря поддержке комитета пошли учиться 122 ребенка. Каждый новый учебный год “Гражданское содействие” берет в работу более 50 новых случаев нарушения права детей на образование. Десятки детей занимаются русским языком и другими предметами школьной программы с волонтерами.
Адвокат проекта “Гражданского содействия” “Доступ к образованию” Мария Красова рассказывает, что самая частая причина отказа принимать детей в школу – отсутствие регистрации.
Регистрация в России оформляется по месту пребывания (ее еще называют временной, на языке бюрократии – “форма 3”) или по месту жительства (то, что раньше называлось “пропиской”, – “форма 8”). С адресом регистрации связаны адреса школ, в которые может пойти ребенок – и где обязаны его принять. Но многие мигранты и их семьи не имеют регистрации, а состоят на миграционном учете – например, по месту работы. Это соответствует российскому закону, но дети без регистрации “зависают” в системе.
“Если в 2020 году портал госуслуг Москвы, через который родители должны записываться в школы, работал строго с формой 3 и формой 8, то школы, злоупотребляя своими возможностями отказать, не принимали на учебу не только детей мигрантов, имеющих постановку на миграционный учет, но и граждан России, не имеющих по разным причинам регистрации в Москве. Теперь, по некоторым сведениям, портал привязали к базам МВД и школы должны “видеть” миграционный учет, но все равно могут отказывать в приеме ребенка”, – говорит юрист.
“Гражданское содействие” выигрывает много судов по вопросу доступа к школьному образованию – по несколько десятков в год. Но дальше ничего не происходит, рассказывает Мария Красова: еще ни разу не случилось так, чтобы ребенка зачислили в школу или детский сад благодаря решению суда.
“Некоторые суды длятся по несколько лет, выносится решение в пользу ребенка, но ребенка в школу не берут. В заседаниях нам некоторые юристы департамента образования (ДОНМ – Департамент образования и науки Москвы) открыто говорят, что все равно не будут исполнять решение суда”.
В ответ на вопрос, почему для школ так принципиально наличие регистрации, юрист объясняет: администрация школ может принять ребенка с любым комплектом документов. Но без формы 3 или формы 8 на него не будут перечислять финансирование из ДОНМ – городского департамента образования.
Красова пытается разобраться, как появились эти не предусмотренные законом бюрократические лабиринты:
“Юристы ДОНМ не один раз заверяли меня, что детей, поставленных на миграционный учет, финансируют в том же порядке, что и имеющих регистрацию. И мне неизвестно о случаях, когда директор какой-либо школы в интересах ребенка решился пойти на обострение отношений с ДОНМ: трудовая книжка директора школы хранится в департаменте образования, поэтому, конечно, вольнодумство или демократичность администраций школ исключены. Директоры ссылаются на условное распоряжение ДОНМ о списке документов. Я это распоряжение видела – это листок А4 без шапки, подписи и печати, не содержащий никаких вариантов. Полагаю, что писал этот документ не самый большой специалист в сфере миграционного законодательства, поэтому он перечислил что знал, а знал явно немного. Мы с коллегами исходим из того, что функция школы – учить, а не проверять документы. Для этого есть совсем другие органы, обладающие квалификацией именно в этом вопросе”.
“Директор все равно отказывала: езжайте в свой Узбекистан”
Но даже будучи связанными требованиями департамента образования, именно директора школ решают, принимать или не принимать ребенка в школу, подчеркивает Мария Красова, – и действуют совсем по-разному. Юрист рассказывает, что условно делит руководство школ “на три категории”.
“Первая – это изумительные администрации. Мы им объясняем ситуацию, в некоторых случаях даем гарантии по предоставлению недостающих документов – когда уверены, что сможем их получить, – и школа принимает детей. Дело в том, что зачастую оформление документов, например беженцам, занимает довольно много времени”.
“Есть школы, которым мы предоставили все документы, но директора отказывают по другим причинам – например, из-за языка, – продолжает Красова. – Проблема российских школ в том, что оплата труда учителя зависит от успеваемости ребенка, рейтинг школы от этого зависит. Рейтингование школ ограничивает возможности для маневра – из-за этого учителя не могут проявить творческую составляющую, предложить какую-то другую схему обучения. Когда мы понимаем, что приводим плохо говорящего по-русски ребенка, то заверяем в своей поддержке – направляем волонтера, который помогает изучать язык и подтягивает по другим предметам”.
Это две категории “адекватных директоров, с которыми можно решить вопрос”, подытоживает Мария Красова. Третья категория – самая сложная: “Родителям ребенка просто говорят: “Уезжайте в свой Узбекистан”. В качестве примера юрист рассказывает историю мальчика как раз из Узбекистана, который на родине учился в русской школе и выиграл все возможные олимпиады по естественным наукам. Его семья говорит по-русски, все документы у них были в порядке.
“Но директор школы нам все равно отказывала: езжайте в свой Узбекистан, учитесь там. У меня есть аудиозапись этой беседы, это было очень грубо и некорректно. В школу мальчика так и не взяли, суды идут с 2018 года по третьему кругу. Что касается мальчика, то он вернулся на родину, окончил школу и поступил с огромной скидкой в топовый университет России. А эта школа, вместо того чтобы за счет такого ребенка повысить свой рейтинг, предпочла от него избавиться”.
“Перелетные дети”: история Ферузы
Когда дети знают язык не так хорошо, как мальчик из рассказа Марии Красовой, или совсем его не знают – двери школ в России для них с еще большей вероятностью оказываются закрытыми. Как для сыновей и дочери Ферузы, тоже гражданки Узбекистана. Она стала трудовой мигранткой в 2013 году, когда развелась с мужем и осталась одна без поддержки с тремя детьми. Сейчас ее старшему сыну 17 лет, дочери – 16, а младшему сыну 14 лет.
“Я много где работала, сейчас в ЖКХ. Я долго не могла забрать детей, которые остались с моими родителями. Получилось лишь в 2017 году. Тут у меня еще брат, он мне помогает. Детей в школу не приняли из-за плохого знания русского языка, они у меня в узбекской школе учились. Год я их возила к репетитору, платила по 4500 [рублей] в месяц за каждого ребенка, тяжело было”, – вспоминает Феруза.
В 2018 году женщина снова попыталась устроить детей в школу, но уровень языка был все еще низким – их опять не взяли. Старший сын вернулся на родину. В 2019 году женщина узнала от знакомых про курсы “Перелетных детей” – проекта, который создал директор частного московского лицея. Курсы работали в библиотеке у метро “Текстильщики”. Дети Ферузы начали ходить туда в сентябре 2019 года. Когда весной 2020 года Москву закрыли на карантин – занимались онлайн. При помощи сотрудников “Перелетных детей” Фарида подала заявление через “Госуслуги”, и осенью 2020 года двое ее младших детей впервые пошли в московскую школу.
Руководитель направления “Уроки для детей мигрантов в библиотеках Москвы” “Перелетных детей” Сердар Аманов рассказывает, как через год обучения на курсах дети Ферузы смогли подготовиться к учебе в московской школе: “Их посадили на класс ниже (сына в пятый класс, дочь в восьмой), но с учетом того, что дети несколько лет не ходили в школу, – это успешный кейс. Мы попали в какую-то замечательную школу, детей там ждали и даже консультировали. Проблема была в том, что мама не могла зарегистрироваться на портале, но мы ей помогли”.
Кто помогает детям
Незнание русского языка и отставание от программы нередко становится препятствием для поступления в школу. Школьные программы стран Центральной Азии и России отличаются, а иногда дети из семей мигрантов по несколько лет не ходят в школу, потому что вынуждены ухаживать за младшими братьями и сестрами. В итоге, когда встает вопрос о посещении школы, ребенка могут определить на один-два класса младше, чем положено по возрасту.
При этом государственной поддержки детей мигрантов в России нет – все помогающие инициативы держатся на фондах и неравнодушных гражданах. Проект “Перелетные дети” создал на базе красногорского частного лицея “Ковчег-XXI” его директор Рустам Курбатов. В 2016 году здесь начали учить русскому языку взрослых и разработали программу адаптации для их детей, в которую вошло изучение русского языка.
С каждым годом Рустам Курбатов шел все дальше и доказал, что для полной интеграции ребенка, чей образовательный уровень отличается от среднероссийского, достаточно одного года. В 2017/18 учебном году в его лицее набрали класс из 15 подростков из семей мигрантов, которым дали возможность учиться бесплатно. Троим из пятнадцати ребят по семейным обстоятельствам пришлось вернуться на родину, остальные окончили этот экспериментальный класс. В течение года некоторых детей на несколько месяцев переводили в обычные классы. После этого школьники пошли учиться дальше – в обычные московские и подмосковные школы.
“Государство заинтересовано в трудовых мигрантах, приглашает трудовых мигрантов, а дальше ничего не делает. Предпочитают закрывать глаза на то, что у этих “трудовых рук” могут быть дети, – говорил Курбатов в интервью “Дождю” 30 июля 2021 года. – Есть от пяти до десяти тысяч детей в Москве – как правило, это таджикские дети и на втором месте узбекские дети, – которые просто сидят дома. Понимаете, это очень обидно. Мы их не видим, они не выходят из дома. Девочки работают няньками в семье, мальчики с 13-14 лет начинают помогать папам. Мне кажется, это неправильно. Россия же все-таки не бедная страна, мы должны какие-то деньги потратить на [обучение]. Причем эти люди, они очень хотят учить русский язык”.
Дети Жазгуль, о которых говорилось в начале этого материала, тоже ходят на курсы русского языка. Их открыл Дионисий Гришков – священник и основатель благотворительного фонда “Рядом дом”. Отец Дионисий – давний поклонник узбекской культуры и изучает узбекский язык. “Я довольно часто принимал участие в различных проектах Русской православной церкви. Потом понял, что в организованной помощи нуждаются и иностранные граждане. Волонтерский опыт у меня был, мне хотелось развиваться в этом направлении – наравне с моей основной деятельностью. Тем более что, увлекаясь восточной культурой, я много общался с жителями Центральной Азии”, – рассказывал священник. На курсах русского языка детей готовят к поступлению в школы и помогают отстающим от школьной программы.
Есть занятия русским языком и у “Гражданского содействия”. Кроме того, эксперт комитета Мария Красова советует родителям детей дошкольного возраста записывать их на подготовительные курсы при обычных районных школах, которые сейчас стали принимать детей мигрантов. “Это привычка сидеть за партой, учиться, знакомство с будущими одноклассниками, а также адаптация и изучение русского языка. Стоят они две-три тысячи рублей в месяц – вполне подъемная сумма”, – говорит Мария.
“Русским это нужно еще больше, чем мигрантам”: уроки и борьба с ксенофобией
Рустам Курбатов уверен, что решить вопрос с доступом детей мигрантов к образованию вполне по силам российским властям: для этого в каждой школе, где есть десяток таких детей, нужно делать факультативы по русскому языку. В Красногорском районе Подмосковья вместе с департаментом образования такие факультативы организовали уже в восьми школах.
“Но главное, что это помогает бороться с ксенофобией. [Дети] вначале учат язык, и потом они вливаются [в общество]. И это нормально. Русским это нужно еще больше, чем мигрантам, – иначе вот этот вирус, пострашнее COVID, который называется ксенофобией”, – подчеркивает Курбатов.
В новом учебном году “Перелетные птицы” продолжат расширяться: в пяти библиотеках Москвы открываются классы для подростков 13-16 лет, которые не говорят по-русски и не имеют документов. Сердар Аманов рассказывает, что до Нового года детей будут учить русскому языку, чтобы они могли адекватно воспринимать остальные предметы, а затем в программу будут постепенно добавлять основные школьные предметы – английский и математику. Планируется, что проект охватит около сотни детей. Он рассчитан не только на тех, кто нуждается в подготовке к школе, но и на тех, кто уже учится, но испытывает проблемы с русским языком.
“В Красногорске наши факультативы по-прежнему работают, также мы планируем открыться в Ногинске, там живет много сирийских беженцев. Еще у нас есть онлайн-курсы для тех, кто живет не в Москве и нуждается в дополнительном обучении русскому”, – перечисляет Аманов.
Родителям создатели образовательного проекта помогают с подготовкой документов и подачей заявления, если такая помощь нужна. “Основная проблема при устройстве детей – регистрация. Если ее нет, то детей в школу не берут, – подтверждает Аманов слова юриста Марии Красовой. – Если возникают сложные случаи, то подключаем УВКБ ООН и “Гражданское содействие”.
“Видит своих детей только по видеосвязи”. Как закон о депортации мигрантов с ВИЧ превращает иностранцев в нелегалов и разрушает семьи
Когда семье мигрантов помогают волонтеры или юристы из НКО, шансы на успех возрастают, говорит Красова: “Когда приходит семья ребенка, недостаточно владеющая языком, администрации школы проще ему под разными предлогами отказать. Когда звонит или приходит человек, который хорошо говорит по-русски и знает, зачем он пришел и как будет добиваться, отказать становится сложнее. А дети адаптируются очень быстро. С ними как раз проблем, как правило, нет, особенно если ребенок пошел в школу в положенном возрасте, а не “ожидал” три-четыре года, пока идут судебные процедуры”.
Адвокат приводит в пример историю девочки из Афганистана, вся семья которой говорит на фарси, а она – “на прекрасном русском языке”: “Она хорошо учится, учителя ее обожают. И вот на вопрос на уроке истории, в каком году была крещена Русь, она ответила: “Наша страна была крещена в 988 году”.
“Учитель был счастлив, потому что Россия – это “наша страна” для ребенка, который большую часть жизни здесь прожил. И эти фразы – “езжайте в свой…” – неверны по сути и оскорбительны. Главное, что дети прекрасно общаются в школах. Не было бы никаких ксенофобских настроений и высказываний, если бы они не навязывались семьями и, в ряде случаев, самими педагогами”, – отмечает Красова.
“Наплыв” мигрантов в школах: дети и государство
В конце марта 2021 года вопрос образования детей мигрантов обсуждали на совещании в Кремле с участием президента России Владимира Путина.
Тогда министр просвещения Сергей Кравцов рассказывал, что его коллеги готовят комплексную систему оценки индивидуальных образовательных потребностей детей мигрантов, с помощью которой будут определять, как ребенок владеет русским языком и какая ему нужна помощь. “Будем апробировать систему в пилотном режиме уже в начале следующего учебного года”, – заверил чиновник.
Владимира Путина, в свою очередь, озаботило количество детей мигрантов в школах: “В некоторых европейских странах, да и в Штатах тоже, когда уровень детей мигрантов в школе достигает определенного процента, местные жители своих детей из этих школ забирают. Сейчас не буду останавливаться на причинах, я думаю, что каждому взрослому человеку они понятны. И там образуются школы, фактически на 100% укомплектованные только детьми мигрантов, и это большая проблема”.
“Нам нужно иметь в виду эту практику и ни в коем случае не допустить в России развития событий подобного рода. А это значит, что Министерство [просвещения] должно иметь в виду это обстоятельство. У меня сейчас нет готовых рецептов. Но совершенно очевидно, что количество детей мигрантов в наших школах должно быть таким, чтобы это позволяло их не формально, а фактически глубоко адаптировать к российской языковой среде. Но не только к языковой – к культурной вообще, чтобы они могли погружаться в систему наших российских ценностей”, – заявил российский президент.
По оценке Министерства просвещения, в российских школах учатся 140 тысяч детей мигрантов. Однако председатель комитета Совета Федерации по науке, образованию и культуре Лилия Гумерова отметила, что “иногда эта цифра из различных ведомств отличается”, и предложила “создать единую систему учета детей мигрантов”.
Спустя неделю, еще на одном совещании (по реализации стратегии государственной национальной политики на период до 2025 года), заместитель руководителя администрации президента Магомедсалам Магомедов сообщил, что в России почти 800 тысяч детей мигрантов, но только 140 тысяч из них (17,5%) включены в российскую систему школьного образования. По данным на сентябрь 2019 года, всего в школах России учится 16,5 миллиона детей. Таким образом, сейчас дети мигрантов составляют 0,85% от общего числа учеников, а если бы в школы смогли пойти все приехавшие в Россию дети всех возрастов – их стало бы 4,85%.
“Да, мы тоже смотрели заседание в Кремле, где Владимир Путин говорил про адаптацию детей мигрантов. Но вроде пока ничего не изменилось”, – говорит Мария Красова.
Она подтверждает, что “государственная программа адаптации детей-инофонов” (тех, для кого русский не родной) очень нужна: “У нас много кейсов, когда после двух-четырех лет судов выясняется, что школа готова принять ребенка. В одном таком деле 15-летний мальчик, беженец, должен пойти в третий класс – мы все время судились и не могли получить необходимые для школы документы. Теперь и директор, и учителя в растерянности, потому что суд постановил принять ребенка, но как его посадить в третий класс? А была бы хорошая языковая программа, его бы приняли в старший класс и параллельно подтягивали знание языка”.
Комментируя озабоченность президента возможностью появления “мигрантских школ”, Мария Красова говорит, что тоже считает появление таких школ недопустимым: “Страна, победившая фашизм, не имеет морального права на сегрегацию по национальному признаку. Только находясь в российской культурной среде, дети смогут усвоить общепринятые в России нормы и правила. И наша задача демонстрировать при этом человеческое лицо, воспитывать именно ценности, а не бескультурье, национализм и ханжество”.
По словам юриста, механизмы для равномерного распределения детей у школ есть и их можно применять. Что не отменяет, например, проблему перегруженности московских и подмосковных школ: “В них даже при желании принять детей обеспечить необходимый уровень персонального внимания к ученику-инофону бывает невозможно. В таких сложнейших обстоятельствах работает, например, замечательная школа в Балашихе, где количество детей, для которых русский язык не родной, превышает 60%, и директор распределяет инофонов так, чтобы дети из одной языковой среды оказывались в разных классах и были вынуждены говорить по-русски”.
“Конечно, нужна институализированная система поддержки детей мигрантов, особенно в Москве и Санкт-Петербурге, в крупных городах, – соглашается Сердар Аманов. – В странах, где беженцев и мигрантов примерно как у нас: в Германии, Франции, Бельгии, – есть “приветственные классы”, там выстроена система, и через год дети уже неплохо говорят на языке страны, могут получать образование. У нас же пока нет никаких законотворческих подвижек в этом вопросе”.
Источник: https://www.currenttime.tv/
