Неудачный опыт работы в России никак не влияет на притягательность этой страны в ближнем зарубежье.
Чем украинцы и киргизы, приехавшие в Россию на заработки, отличаются от других трудовых мигрантов? Почему негативный опыт работы в России не влияет на их отношение к «мягкой силе» РФ? Почему киргизы считают себя выше в иерархии мигрантов, чем таджики и узбеки? Наконец, чему США может поучиться у России в плане привлечения мигрантов? На эти вопросы отвечают авторы нового социологического исследования Experiences in Russia of Kyrgyz and Ukrainian labor migrants: ethnic hierarchies, geopolitical remittances, and the relevance of migration theory, вышедшего в научном журнале Post-Soviet Affairs.
Россия – магнит глобального масштаба для мигрантов, по официальной статистике, она находится на четвертом месте в мире: 11,7 миллиона мигрантов в 2017 году (по данным ООН, учитывающим количество всех находящихся в стране людей, которые были рождены за пределами России). Облегчение законодательства и экономический рост в нулевые годы сделал Россию самым привлекательным направлением для трудовых мигрантов из стран СНГ. Лидировали среди источников рабочей силы, конечно, Таджикистан, Узбекистан и Кыргызстан, но и Украина с Молдовой тоже не отставали.
Трудовая миграция из СНГ в Россию вписывается в главные научные теории, объясняющие это явление. Экономисты видят в миграции следствие рационального желания людей увеличить свой заработок – поэтому из бедных стран всегда будут переезжать в богатые, но лучше всего добиться цели получится у тех, кто уже прочно стоит на ногах. Высокие зарплаты в России, соответственно, выступают главным магнитом для соседей. Однако новая экономика трудовой миграции (NELM) дает более сложную картину, объясняющую, например, почему в России не остаются надолго и отправляют домой большую часть доходов, вопреки заповедям классической экономики о желании индивидов сделать свою жизнь максимально удобной. С точки зрения NELM, трудовая миграция – это инструмент диверсификации рисков: семьи (а не отдельные люди) отправляют нескольких своих членов в разные регионы, с разными экономическими условиями – на всякий случай. С точки зрения семей, денежные переводы – это не альтруистическая аномалия, а главный мотив миграции.
Теория двойного трудового рынка объясняет, почему в России многие профессии стали восприниматься как «грязные» и непрестижные – и на них перестают претендовать местные жители, после чего мигранты занимают эти ниши. Наконец, мир-системный анализ позволяет понять выбор направления движения: почему, например, пакистанцы и ямайцы приезжали в Англию, арабы – во Францию. Языковые, культурные и социальные связи между бывшей метрополией и бывшими колониями сохраняются независимо от любых политических и экономических изменений. В результате действия всех этих факторов, как отмечают ученые, в целых городах и регионах СНГ, откуда приезжают в Россию на заработки, формируется «культура миграции», и работа в другой стране становится нормой жизни для молодых людей, обязательным условием обретения социальной зрелости.
Жизнь, впрочем, всегда оказывается сложнее теорий. Опыт мигрантов в России все чаще описывается в черных красках: сверхэксплуатация, вымогательства и побои со стороны полиции, ксенофобия местных жителей, тяжелые условия труда, сложности с документами, болезни, ВИЧ… Немногочисленные научные исследования подтверждают эту картину.
Но если все так плохо, и экономика РФ сильно просела после 2014 года (из-за падения цен на нефть и экономических последствий конфликта по поводу Украины), почему мигранты продолжают приезжать, почему они возвращаются? Негативный опыт работы в России может нанести урон той самой «мягкой силе» в странах СНГ, которую Россия культивирует, – почему так не происходит? Наконец, какие-то ранее незаметные явления обнаруживаются при сравнении мигрантов из Украины и Кыргызстана – различных с точки зрения внешности, владения русским языком и культурной близости с населением России. Чтобы ответить на эти вопросы, получше разобраться в стимулах и мотивах переезда на заработки и обратно на родину, американские социологи Теодор Гербер (Theodore P. Gerber, Университет штата Висконсин в Мэдисоне) и Джейн Зэвиска (Jane Zavisca, Университет Аризоны) в конце 2016 года провели фокус-группы (групповые дискуссии) с вернувшимися домой из России мигрантами во Львове и в Бишкеке. В дискуссиях участвовало по 8-10 человек обоих полов и самого разного возраста (от 18 до 49 лет). Преимущество фокус-группы как метода в том, что люди спорят и в итоге приходят к мнениям, выражающим их общую позицию, что дает более насыщенный и богатый материал, чем анкетные опросы.
Деньги и связи
Для киргизских мигрантов Россия в духе неоклассической экономики — это прежде всего источник заработка. Их «выталкивает» родина, где нет денег и работы. По словам мигрантов, им просто негде жить, и на строительство дома деньги можно найти только в России. «Люди едут за границу в полном отчаянии. Если бы тут можно было купить дом или машину, кому бы пришло в голову покидать Кыргызстан? Народ недаром говорит: “на родине даже песок золотой”». Кроме того, до приезда в Россию киргизы не знали, где и кем будут работать, – они приезжают и начинают искать вакансии.
Напротив, возвратные мигранты с Украины отправились в Россию только по приглашению друзей и родственников на конкретное место. Социальные связи играют огромную роль. Брат Александра строил олимпийские объекты в Сочи и пригласил его поучаствовать – до завершения проектов. Друзья друзей Оксаны позвали ее работать няней, и она стала получать больше, чем на своей должности учительницы в Львове (но провела она в России только полгода). Племянник мужа Татьяны женился на москвичке, на свадьбе они подружились, и она пригласила Татьяну работать няней к своему другу – и так далее. Украинцы больше довольны условиями труда и зарплатой, так как изначально делали свободный выбор и знали, куда едут, а не «прыгали в воду», как киргизы. При этом деньги для них, как и для киргизов, — главный стимул к миграции (и тоже часто для решения проблем с жильем).
О жизни в России участники фокус-групп, особенно киргизы, высказываются весьма мрачно (для украинцев условия труда и уровень жизни кажется примерно таким же, как на родине). После мытарств на границе Эльмира добралась до Екатеринбурга: «Я работала уборщицей и посудомойкой. Россияне не хотят делать эту работу. Хочется плакать, но ты счастлива, что хотя бы что-то зарабатываешь. Скучаешь по дому. Очень трудные времена были». Подтверждается теория о двух рынках труда – российском и иммигрантском. Отмечались также хорошо известные проблемы с документами, поборами и пр.: «Чтобы начать трудиться, надо найти фирму. Они забирают половину доходов. Если зарплата 20 тысяч, то ты получаешь только 10 тысяч. Очень тяжело, приходится из кожи вон лезть» (Чолпон).
Однако почти все опрошенные возвратные мигранты знают своих соотечественников, которые остались в России и не хотят возвращаться домой. Ситуация развивается по принципу снежного кома: чем больше киргизов устраивает свою жизнь и получает российское гражданство, тем сильнее их успех мотивирует соотечественников эмигрировать (и в России им уже окажут помощь). Однако, подчеркивают ученые, далеко не все успешные мигранты испытывают симпатию к своим соотечественникам и проявляют солидарность с ними. Многие проблемы якобы связаны с плохим поведением мигрантов: «Я видел, как наши юноши напиваются и дерутся. В России или в Кыргызстане все зависит от того, как ты себя ведешь. Неважно, входим ли мы в Таможенный союз или нет, – отношения с русскими зависят от нашего поведения. Если люди ведут себя хорошо, Москва – прекрасный город. Меня ни разу не остановил ни один полицейский» (Бекен).
Украинцы отдают себе отчет в том, что для русских они более ценные и уважаемые работники, чем выходцы из Центральной Азии:
«Руслан: Они не славяне. Русские не любят не славян. То есть, если им надо выкопать яму, они не просят украинца. Они заставляют таджика или узбека».
То, что на стройке Александру платили за одну и ту же работу вдвое больше, чем таджикам, опять же указывает на двойной рынок труда: «грязная» работа предназначается, по мнению ученых, не просто для мигрантов, а именно для «восточных» мигрантов. Украинцы настаивали, что в этой иерархии они занимают ту же позицию, что русские, ничем от русских не отличаются, и относятся к ним хорошо: «украинцев в России не дискриминируют. Я всем говорю, что я из Львова, я даже говорю, что я Бандера. И все нормально относятся» (Руслан). На фокус-группе, впрочем, кто-то вспоминал, как их обзывали «бандеровцем» или кричали «хохол, убирайся домой». Украинцы спорили о том, являются ли эти слова оскорблениями или просто нейтральными, шуточными выражениями. В целом мигранты из Украины признают: несмотря на сложную политическую обстановку и пропаганду на телевидении, русские относятся к ним хорошо: «Заставить русских возненавидеть украинцев – сложная задача, равно как и заставить украинцев возненавидеть русских» (Руслан).
Киргизские информанты признавали, что для россиян они часто «люди второго сорта». Но сами себя они считают выше таджиков и узбеков в этнической иерархии:
«Чолпон: Многие кыргызы образованные, как минимум 10 классов окончили. А [мигранты] из Таджикистана и Узбекистана обычно только 6-8 классов. Многие кыргызы учились в университете. Кто говорит по-русски, может устроиться менеджером.
Динара: Те, кто говорят по-русски, преуспевают… У русских хорошие отношения с кыргызами. Сначала они нас не выделяют, мы для них все выглядим как мусульмане. Но потом, когда они слышат, как мы говорим, они понимают, кто есть кто.
Нурлан: Мы, кыргызы, трудолюбивые. Также язык. Если [русские] зададут вопрос, и ты ответишь понятно, с тобой не будут связываться. А когда они спрашивают у узбеков и таджиков паспорта, те не понимают вопроса, и [полиция] начинает их трепать. Мы более грамотные, и поэтому [русские] нас лучше понимают». Конечно, не стоит принимать эти высказывания как бесспорное отражение объективной социальной реальности, но они указывают на сложность этнической структуры общества, далекой от простого контраста «местные – пришлые», «русские – мусульмане» и т.п. Те же украинцы, как пишут ученые, не делают «грязную» работу, но это не означает, что их допускают к той же работе, что и россиян, – они так же трудятся нянями, сиделками, на стройках.
Геополитические бонусы
Возможно, именно гордость за свою близость к русским (по сравнению с другими мигрантами из Центральной Азии) заставляет киргизов позитивно отзываться о России, делают вывод ученые. Участники фокус-групп подробно рассказывали о том, как благодаря России растет экономика их родины, строятся дома, пополняется бюджет государства. Отмечается, что Россия богаче и чище, чем Кыргызстан, а вступление последнего в ЕАЭС сделало условия жизни и работы для мигрантов значительно комфортнее. То есть образ России и русских в глазах мигрантов почти всегда положительный.
Украинцы в этом отношении более критичны. Но тем не менее за исключением отдельных оскорблений и споров о политике опрошенные учеными мигранты говорили о хороших отношениях с русскими. Они опасались полиции и признавали, что после 2014 года относиться к ним стали менее гостеприимно, однако источником реальных проблем оказалось не то, что они украинцы (с запада страны), а нелады с оформлением документов. Сами украинцы признают, что мигрантам-киргизам и таджикам в России живется хуже.
Американские ученые поражаются, что, несмотря на все поборы, злоупотребления силовиков, ксенофобию и адские условия труда, массовая трудовая миграция только улучшает репутацию России в глазах киргизов. В определенном смысле то же самое можно сказать и про украинцев (только те склонны разделять отношение к России как к государству и отношение к русским). Что бы ни происходило с мигрантами, их опыт только укрепляет «мягкую силу» России в СНГ – и ученые в заключение даже призывают подумать, не стоит ли американским чиновникам задуматься о том, что жесткая антииммиграционная политика лишает их страну ощутимых геополитических бонусов.
